Дон в годы революции и Гражданской войны. 1917 – 1920. Том 2: май 1918 – март 1920

Раздел второй. Воспоминания 377 ли от тифа и ран, покрывая 400-верстный путь своими трупами. Почему это? Да по- тому, что люди решили, лучше умереть, чем подставить свою шею под наше ярмо. Ведь, казалось бы, зачем идти в мертвую пустыню на верную смерть, когда мож- но было бы сдаться белым и сохранить свою жизнь, но этого не делают, умирают и идут, гибнут, а врагу не сдаются. Эта сила, эта храбрость и меня тянет к себе, и я иду, несмотря на то, что этот путь ведет меня к могиле…». Он умолк и попросил воды, воды не было. «А может быть, уже привел. Мне труд- но было в вашей среде, мат и дикие песни коробили меня, но я знал и верил в то, что это от дикости и борьбы, которые по окончании борьбы и по изжитии дикости умрут, и оно умрет». Вс е это он говорил спокойно, тихим голосом. «Товарищ Мокроусов, моя послед- няя просьба: отнеситесь внимательно и осторожно к таким людям как я, они Вам нужны теперь и в особенности пригодятся в будущем, людей грамотных у нас мало, и когда Вы будете говорить с нами о борьбе, укажите как пример на меня, дворянина- офицера, и они по… по… по…», – последнего слова он не договорил, чугунные губы его исказились предсмертной судорогой. Я постоял минуту и с тяжелым чувством пошел к своей подводе. Утром на бричке Коли сидели другие люди. […] и рысью погнал их, лед провалился, кучер и седок-комиссар, одетый в рома- новский полушубок, выскочили из экипажа. Лошади, храпя, напрягая неимоверные усилия, старались выбраться из провала, но каждое их движение расширяло ворон- ку; стоявший на льду экипаж попал в проделанную лошадьми майну и потянул их ко дну. Лошади стали вертикально вверх головами, с ревом старались передними копытами и зубами удержаться за лед, но их попытки ни к чему не привели, и они на глазах тысячи зрителей пошли ко дну. Василевский пришел в себя. При виде ло- шадей, стоящих с опущенными головами, он с грустью набросился на меня: «Из-за тебя погибаем, и я погибну, и ты погибнешь, а все от твоей жалости: Маркина взя- ли, на черта он нужен этот Маркин, он, наверное, теперь лежит себе спокойно, а ты возись здесь в песках. Корм проспали…. Тиф проклятый… Тоже кучер». Меня это рассердило, я обложил его матом, отсыпал из мешка в свою вещевую сумку фунтов 10 муки и пошел с женой в селение. Селение было разнесено до основания. От стоявших больших стогов сена оста- лись одни лишь черные места. Все дома, сени, сараи и скотные дворы были забиты людьми, люди ели хлеб, затирку, варили жирную, приторную белорыбицу и ели ее без хлеба. Я с вещевым мешком за плечами долго ходил по помещениям, стараясь куда-либо втиснуться. Не найдя места, направляюсь обратно к злосчастному Васи- левскому. На окраине селения встречаю знакомого красноармейца, откуда-то несше- го большую белорыбицу. «Вы куда, тов[арищ] Мокроусов?» – обратился он ко мне. Я сказал. «Идемте к нам, мы, черноморцы, нашли себе уютную квартиру, вон смо- трите из нашей дачи дым идет». Он указал на низкие маленькие строения, забро- шенные в огородах. Из низкой полуразвалившейся трубы, высоко поднимаясь к небу, шел приветливый дымок. Я с радостью принял предложение, и мы пошли к красно- армейцам. Дача оказалась самой обыкновенной деревенской баней. У дверей бани онскиеархивы.рф онские Архивы onarch.ru