Дон в годы революции и Гражданской войны. 1917 – 1920. Том 2: май 1918 – март 1920

Дон в годы революции и Гражданской войны 1917 – 1920. Том II. Май 1918 – март 1920 380 боли, но этого ему не удавалось. Его выдавало лицо, изображавшее претерпеваемую им боль. Обмотав тряпками ноги, он напился и продолжал: «Вот едем это мы, все будто бы ничего. Я смотрю на лошадок и думаю, дотянут милые, али нет. Перено- чевали, за ночь лошади камыш весь съели, а я ничего, только думкой о горячем бор- ще с красным перцем кормился. Утром тронули. Мороз хватил, аж в голове трещит, носу места не найдешь, везде мороз находил. Смотрю, что-то мои лошадки как поро- дистые жеребцы, уши колом поставили и, как ножницами, ветер стригут. Я думаю, наверное, холод подействовал, и они, чтобы не отморозить, ушами махают, как му- жики руками, когда греют их. Когда гляжу, дальше ветер больше, стало темнеть, а лошади х рапеть начали, словно волка почуяли, и как-то жутко стало, хуже, чем при кадетс кой кавалерии. Потом как понесло, как понесло, дорога пропала, в сугробы пре вратилась. Тпрру. Лошади стали, весь обоз стал, столпились все в кучу, как ста- до баранов в дождь, и начали, кто как мог закрываться от снега, а ведь если бы это, братцы, снег был, а то черт его знает что, каша какая-то песчаная, всюду лезет: и в нос, и в рот, и за шиворот, и в штаны, и подштанники лезет, и как холодными игол- ками колет. Сидим это мы кучей под повозкой и думаем: все пережили – царя пере- жили, Керенского пережили, Духонина с Калединым пережили, от немцев и белых спаслись, испанку и тиф пережили, а от этой гадости вряд ли переживешь. И горь- ко, и обидно стало на душе, а ничего не поделаешь, потому ты, как курица в курят- не, сидишь под повозкой, носа не высунешь наружу, отмерзнет». Кто-то из товарищей свернул ему цигарку, он долго молчал, глубоко затягивался, часто перебирал больными ногами, часто пил и временами вместо стона из его ис- кривленного рта вызывалось: «Мама. Брезент меня спас и бурка, если бы их не было, лежал бы я сейчас кулем, и никто не знал бы, где я запропал». Он ласково потрогал рукой бурку и продолжал: «Свернулись мы, 8 человек, в кучу, как поросята в закуте, мерзнем и только. Балакать надоело, да и о чем говорить было, все переговорили. По- том начало ко сну клонить, а что делалось с лошадьми, мы не видели, глаза открыть нельзя было, я уснул. Не знаю, долго ли я проспал, только чувствую, меня как обру- чем сдавило, ни повернуться, ни развернуться не могу, хочу открыть глаза – нель- зя, их песком, как крепкими нитками, зашило, а ум работает: нужно рвать обруч и расшивать глаза; набираюсь понемногу силы, трогаю руку – идет, другую – подда- ется, потом пошли ноги, послюнявил глаза, а вырваться из кучи не могу. Толкаю то- варищей, молчат, я начал разворачивать их, когда развернул, оказалось, мы под су- гробом песка были; вылез из этого сугроба, смотрю, лошадок нет; на месте, где они стояли, куча образовалась, а от повозки один верх торчал. Начинаю откапывать то- варищей, вытащил, одна ледяшка, тащу другого – еще хуже, в камень превратился весь из песка. Больше не мог, руками невтерпеж стало». Он посмотрел на распухшие руки и продолжал: «Больше я не вытаскиваю, не смог, а ведь, может быть, там кто-либо живой остался. Посмотрел я, братцы, взад и вперед, на дороге обозы стоят мертвые, как ночью будки на базаре, и только немно- гие, чудом уцелевшие, тянулись вперед. Пошел я, и что же вижу, что ни шаг, то куча, что ни шаг, то куча, и все из мертвых людей и лошадей, а когда я подходил к деревне, онскиеархивы.рф онские Архивы onarch.ru